|
28 января Архиепископ Павел (Дмитровский)
Таллинский и Эстонский
В этот день обязательно
нужно вспомнить архиепископа Таллинского и Эстонского Павла,
названного в честь Павла Фивейского.
В миру — Павел Григорьевич
Дмитровский. Родился 15 января 1872 года в селе Большая Белозерка
близ Мелитополя.
С 1919 года отец Павел
Дмитровский в Нарве. В июле-августе 1919 года он служил приходским
священником в Кренгольмской Воскресенской церкви. С 1 сентября 1919
года начал службу в Нарвском Преображенском соборе.
В 1936 году Нарвский
епархиальный совет выдвинул на должность правящего епископа
кандидатуру протоиерея Нарвского Преображенского собора Павла
Дмитровского. Епархиальное собрание, признав кандидата достойным,
единодушно избрало его на Нарвскую кафедру.
В марте 1945 года было
восстановлено каноническое единство Эстонской Православной Церкви с
Московским Патриархатом. Главой Эстонской Православной Церкви стал
епископ Павел Дмитровский, возведенный в сан архиепископа
Таллинского и Эстонского.
http://www.baltwillinfo.com/mp01-06/mp-08.htm
«Особенно владыка Павел
любил детей. Евгения Антоновна Тальберг вспоминает: «Владыку Павла я
знала с начальной школы. Тогда он преподавал нам Закон Божий. Но он
любил остановить ребенка на улице, поговорить с ним, погладить по
головке. Он знал нас в лицо, а некоторых по имени, ведь мы были
приютские. Мы посещали с детства храм, где он служил. Мы называли
его «беленький батюшка» и старались быть, если это возможно, поближе
к нему». Он был не стар, но сед. Говорили, что поседел сразу после
смерти жены, которую очень любил и рано ее потерял, прожив в браке
три года.
Ниже вы можете прочитать
еще одни воспоминания. Автор, Алексей Николаев, уроженец Нарвы,
тоже знал владыку Павла с детства. Обладая отличной памятью и будучи
хорошим рассказчиком, он больше всего любил вспоминать именно о
владыке. Уже незадолго до смерти он передал тетрадь со своими
записями в Нарвский Воскресенский собор, протоиерею Николаю, в то
время бывшему настоятелем собора.
Строгий Архиерей
«…погрузимся в глубины
внутреннего мира самого драматического лица нашей повести - уйдём в
мир неведомый и незримый для всех, кто посмотрит на это лицо и
близко, и издали. Проникнет в чистенький домик отца Туберозова.
Может быть, стоя внутри этого дома, найдём средство заглянуть внутрь
души его хозяина, как смотрят в стеклянный улей, где пчёлы строят
свой дивный сот, с воском на освещение Лица Божия, с мёдом на усладу
человека. Но будем осторожны и деликатны: наденем лёгкие сандалии,
чтобы шаги ног наших не встревожили задумчивого и грустного
протопопа; положим сказочную шапку-невидимку себе на голову, дабы
любопытный зрак наш не смущал серьёзного взгляда чинного старца, и
станем иметь уши наши отверстыми ко всему, что от него услышим».
Н. С. Лесков «Соборяне» ч.
I, гл. 3.
В тот военный сорок третий
мне было тоже девять годов. А сон не шёл ко мне. Предстояло впервые
быть на ночной пасхальной службе.
В родной Нарве были немцы.
Военный комендант города разрешил ночные богослужения и крестные
ходы, но без освещения, ради светомаскировки.
Уже три года как я состоял
посошником при Нарвском архиерее. Мама уступила моим просьбам и
отпуститила меня на ночное Богослужение в кафедральный
Спасо-Проеображенский собор.
Спал я не более часа перед
службой, поднялся быстро. В доме было тихо. Матушка и сестра далеко
на кухне заканчивали приготовление скромных пасхальных яств, братьев
в спальне не было. В углу, перед образом Христа Спасителя теплилась
лампада. От неё на потолке расходились длинные тени цепей старинной
лампадницы с херувимами. Настроение было покойное. Играть и бегать
не хотелось.
Включил лампу. На столе
среди книг лежал объемистый альбом с фотографиями интерьера
киевского Князь-Владимирского собора. Рассматривал его листы. Долго
любовался на шедевр Михаила Нестерова – «Христос воскрес». Всё было
белое: и Воскресший Господь в белоснежной ризе, и ангелы, и цветы. И
вот, что я измыслил - попросить знакомую девочку написать акварелью
лик Христа с иконы Нестерова на пасхальное яйцо. А яйцо то, на
второй день Пасхи, отнести Владыке нашему Павлу.
Уже через два часа работа
была готова. Скоро одевшись, побежал в собор.
На дворе было торжественно
и тихо. Весь мир казался мне находящимся в ожидании чего-то
необычного и радостного. В небе ярко светили звёзды, под ногами
скромно поскрипывал ледок. Пасха в тот год была ранняя, начало
апреля. Было много неталого снега. Ветра не было и прохожих мало.
Лишь откуда-то издали гулко раздавались шаги немецких солдат,
стучавших подковами о нарвские булыжники, да их лихая всегдашняя
песня «Es waar ain Edelwais»( «Es waar ain Edelwais» - (нем.) в
горах рос эдельвейс.)
В соборе, с высокими
задрапированными готическими окнами царил полумрак. Посреди храма,
перед обширной архиерейской кафедрой кто-то негромко читал «Деяния
святых апостолов». На скамьях вдоль соборных стен укрытые полумраком
виднелись богомольцы. На коленях у них были завёрнутые в белые
платки куличи и яйца. Перед богатыми соборными иконами теплились
лампады. Я приложился к чудотворному образу святителя Николая.
Алтарь. Первым мне
встретился иподиакон Володя Сидоров.
- Лёш! А у меня для тебя
подарочек,- интригующе заулыбался он, - пойдем, покажу!
На столе с облачениями
лежал красивый лёгкий ярко-жёлтый стихарь.
- Откуда это Володя?
- Из Владимирской церкви!
Немцы устроили в братском
храме вещевой склад, но не осквернили алтарь и не тронули церковного
убранства.
- Как же ты этот стихарь
достал? - допрашивал я.
– Часовой впустил меня и
сторожа Колю в церковь. Я и взял для тебя стихарь и кое-что ещё для
храма. Теперь у тебя обнова. Мама постирала его, носи на здоровье.
- Спасибо, Володенька! –
прошептал я, обнимая старшего приятеля.
Рядом облачался соборный
протодиакон Владимир Ильинский.
- Ну, Ликсий( Ликсий –
Алексей (ред.)), ты у нас сегодня именинник! Погляди, какой сулок на
архиерейском посохе. Будешь ты нынче, что твоё пасхальное яйцо…»
А сулок этот пасхальный в
1937 году был подарен пюхтицкими сестрами о. Павлу Дмитровскому по
случаю его архиерейской хиротонии. На белом шёлке бисером были
вышиты разноцветные розы. Моё настроение становилось всё
торжественнее.
Вскоре вошёл в алтарь и
Владыка Павел епископ Нарвский. Благословил всех.
- А где отец Владимир
Благовещенский, - спросил я Володю.
- Его не будет. Он в
Ивангороде на Парусинке, в Троицкой церкви. Там некому служить.
Это было что-то непонятное:
как это архиерей будет служить без священника? Я видел, что Владыке
всегда сослужил хотя бы один батюшка. Не знал я тогда ещё, что
бывает служба архипастыря по иерейскому чину!
Стрелки старинных алтарных
часов неумолимо двигались к полуночи, то есть к крестному ходу и к
началу Пасхи.
Иподиаконы Игорь Раннэ и
Володя стали облачать Владыку. И тут я слышу, как он говорит:
- Не хочу одевать красное
облачение. Не люблю красный цвет!
- Владыка, это новое
облачение, оно только недавно сшито к Пасхе в Пюхтицах, - скромно
сказал иподиакон Игорь.
- Ладно! Лучше бы белое
старое!…
После входных молитв
Владыка подошёл к жертвеннику и стал совершать проскомидию.
Из храма послышался
странный звук, будто кто-то тащил что-то металлическое по каменному
полу. В алтаре на это не обратили внимания. Проскомидия закончилась.
Я вышел из алтаря через
южную дверь и остановился у царских врат, ожидая, когда начнётся
крестный ход.
Освещение в соборе было ещё
не полное, но свечи уже горели в руках у молящихся. В левом углу
громадного соборного амвона я увидел прожектора, а за ними немецких
солдат. «Что бы всё это значило», - подумалось мне.
В алтаре в пол голоса
запели: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангелы поют на небесех и
нас на земле сподоби чистым сердцем Тебе славити!» Во время третьего
пения этой молитвы Царские врата отверзлись и Архиерей с
протодиаконом вышли на амвон. У Владыки в руках кадило и трисвечие с
крестом, у отца протодиакона громадная свеча, обвитая лентами и
цветами. Включились прожекторы и осветили амвон. Яркий свет ослепил
Архиерея. (Я тогда сообразил, что это кинохроника: странный звук
издавали операторы, катая свою аппаратуру.)
Владыка прикрыл глаза,
отдал трисвечие протодиакону Владимиру, а кадило иподиакону Игорю,
взял у меня жезл и упёрся им об пол.
- Старосту ко мне! -
громко и строго произнёс архиерей.
Староста Николай
Васильевич срочно пробрался сквозь народ к разгневанному Архиерею.
- Николай Васильевич!
Уберите этих господ с фонарями. Они мешают Богослужению, - указав
перстом на обомлевших киношников изрёк Владыка.
Военные безоговорочно
ретировались с амвона, но из храма всё же продолжали снимать службу.
После довольно
продолжительной паузы крестный ход последовал через зимний
Никольский храм – «малый собор» - на соборный двор. Путь наш
проходил во тьме. Лишь впереди крестного хода чуть виднелся робко
светящий выносной фонарь, да сверкал пушистым серебром залежавшийся
апрельский снег. Перед затворёнными дверьми храма остановились.
Пропели долгожданное «Христос воскресе из мертвых смертию смерть
поправ и сущим во гробех живот даровав». Вошли в сверкающий люстрами
и сияющий радостными лицами древний намоленный собор. Кто из нас,
присутствующих, мог тогда подумать, что это последняя Пасха в
Спасо-Преображенском соборе, главном храме нашего города…
Архиерей и протодиаконы
громко возглашали на заутренней: «Христос воскресе!», а
переполненный храм велигласно отвечал: «Воистину воскресе!»
Заутренняя подошла к концу.
Все находившиеся в алтаре стали христосоваться. В храме последовали
примеру алтаря. Я стоял у Царских врат. Все похристосовались, хор
умолк. Из алтаря выбежал Володя Сидоров, потянул меня за рукав:
- А ты? что стоишь? Иди в
алтарь. Владыка зовёт!
Я поспешил за иподиаконом,
и стал христосоваться со всеми в алтаре…
Долго потом по Нарве ходил
разговор о Пасхальной ночной службе в соборе, о том, как архиерей
немецких киношников разогнал, и о том, как им было приостановлено
Богослужение чтобы все с самым маленьким алтарником успели
похристосоваться.
Радостный и усталый под
утро я пришёл домой…
Напротив нас проживало
семейство Вирберланер (прибалтийские немцы). В их квартире, одна
комната была взята военной комендатурой под постой немецких
офицеров. В ней квартировал прокурор-полковник преклонных годов.
В пасхальный вечер он
увидел мою матушку и сказал:
-... enedige frau! Die
alte Narva hat seher bööse Bishof»( «…enedige frau! Die alte
Narva hat seher bööse Bishof…» - (нем.) - Уважаемая мадам, старая
Нарва имеет очень строгого епископа). Старый полковник поведал маме
о ночном инценденте в соборе, но без малейшего осуждения du bццse
Bishof…
Теперь я уже не помню, как
прошёл первый день святой Пасхи, кто был у нас в гостях, и к кому
ходили мы. Помню только, что день был пасмурный и шел дождик.
Утро второго пасхального
дня было солнечным, тёплым, воистину пасхальным. Около девяти часов
собрался я к архиерею с праздничным визитом. И тут мой младший
братец Гоша, Георгий стал проситься со мной, а я его брать не хотел.
Спрятал драгоценное пасхальное яйцо со Спасителем в карман. Пошли. В
коридоре архиерейского дома я уговорил Георгия подождать меня на
первом этаже, и сказал, что скоро приду.
Поднявшись на второй этаж я
позвонил. На мой звонок вышла матушка протодиакона о. Владимира,
эстонка.
- Tulge sisse! Kristus on
surnust ulestousnud!( «Tulge sisse! Kristus on surnust ulestousnud!»
- (эст.) - Пройдите сюда! Христос Воскресе!)
Мы похристосовались.
- Valitseja monu aeg
tagasi tousis ja joob teet.("Valitseja monu aeg tagasi tousis ja
joob teet.» - (эст.) - Владыка недавно встал и пьёт чай!)
В домике протодиакона на
Кренгольме во время бомбардировки возник пожар, поэтому семейство о.
Владимира с лета 41-го проживало в большой комнате архиерейской
квартиры. В малой обитал сам Архиерей.
Я вошёл на кухню. Владыки
нет. Постучался в комнату. Архиерей вышел.
- Христос Воскресе,
Владыко!
– Воистину! А ты один
пришёл?
Молчу.
- Ты один пришёл? –
повторяет архиерей.
- С братом Гошей.
- А ну ка, зови и его
наверх. Что ты его там оставил? Нельзя так делать. Иди и зови
Георгия. Я его тоже хочу видеть.
Как Владыка узнал, что я не
один пришёл – это и по сие время для меня тайна.
Вмиг кликнул я Георгия, и
мы вошли на кухню, где Владыка уже собирал угощения на стол.
- Ну, здравствуй, Гоша!
Христос Воскресе! – обнял он Георгия и усадил его за стол рядом с
собой. Пока мы гостевались, Владыка беседовал в основном с братом,
а на мои слова почти не реагировал. Сообразил я тогда, что Владыка
не одобряет такого моего обращения с братом.
При расставании Владыка
Павел одарил нас многими подарками. А девочке, которая разукрасила
для него яйцо велел передать яйцо с «золотинками» («с золотинками» -
написанное сусальным золотом «ХВ»). Матушке послал открытку с
поздравлениями, где были изображены мальчик и девочка, едущие на
санках, запряжёнными ежом. Надпись на открытке гласила “ В гостях
хорошо, а дома лучше!”
Благословляя нас на
прощание, Владыка Павел посмотрел на меня выразительно – помни, мол,
свою оплошность! Долго переживал я неудовольствие Владыки и корил
себя за жестокосердие к брату.
Один батюшка так потом
сказал о нашем Архиерее: “У владыки Павла была доброта,
неизреченная.»
Непоколебимо верю, что в
обителях Небесных предстоит наш дорогой Архипастырь пред Престолом
Всевышнего, и печётся он там обо всех чадах духовных многочисленных,
и обо всех нарвитянах, и обо мне грешном.
А.П.Николаев.
|
